О ФИЛОСОФИИ ЭКОНОМИКИ

А мы всё ставим каверзный ответ

И не находим нужного вопроса.

В. Высоцкий

Всякое знание имеет две плоскости своего существования: научную (кстати, очень консервативную) и социальную. Пока теория  обслуживает правящую идеологию, никто не замечает ее противоречий и несуразностей. Но стоит общественному вниманию переключиться на новых любимцев, как все белые нитки прошлых «солидных теорий» вылезают наружу.

Если перейти в надсистему, это даже выглядит смешным: все они образуют один непрерывный ряд, составляющий целое. Это не значит, что все противоречия между этими теориями снимаются. Просто мы переходим в область Целого, а это – пределы философии, а не науки.

В философии противоположные учения сосуществуют в истории, в определенном смысле – вне времени, в мире Мышления. Для ученых такое сосуществование противоположного – признак ее «второсортности», ибо всякая наука должна опираться на свою парадигму и отстаивать ее с пеной у рта. Но тут уж надо размежеваться: философы занимается вопросами без единственного ответа, чем всегда и подкармливали науку. Как только внутри философии какой-то ее вопрос получал общепризнанный ответ, он тут же  утрачивает статус философского вопроса. Из этого выкидыша философии возникает конкретная наука, которая очень скоро забывала, откуда вышла.

С этими напутствиями мы входим в дурацкую область «философии экономики». Дурацкую, потому что философии чего-то не бывает. Но авторитет философии так велик, что в англоязычной периодике можно встретить даже «философию унитаза», в искусстве – «философию борделя» и т.д. Над этим стремлением унизить философию можно и посмеяться и погрустить, но на самом деле все проще. Так маркируется «взгляд сверху».

Методология нашей философии экономики

Всякий набор теорий, исторически рассмот­ренный в рамках устойчивого однородного ментали­тета, представляет собой непрерывный кванти­рован­ный спектр, или «циклический пакет». Он и разворачивает целое, которое еще надо определить заранее. В нашем случае это позволит установить преемственность эконо­мических теорий и наличие повторя­емости на новом витке  и с расши­рением содержания этих теорий.

Зададим основной ход нашего дальнейшего изложения. Сначала охарактери­зуем экономические теории прошлого, а затем обратимся к тому, почему они так трактовали экономику.

Два цикла

Мы исследуем в экономическом (рыночном) освещении только два устойчивых типа мировоззрения: Нового времени и ХХ века.

Для отображения «экономики рынка» различим две крупные мировоззренческие парадигмы:

– Естественно-объектная, три века Нового Времени (XVII-XIX вв.);

– Искусственно-проектная, ментальный ХХ век (имеющий временные пределы 1920-2020 гг.).

Они и образуют два больших цикла и экономики, и экономической теории, различающихся прежде всего на мировоз­зренческом уровне.

Специфика двух выбранных  циклов и их единство. Наука Нового времени создала статическую картину экономики (описана ее сущность: иерархия, состав и структура), наука ХХ века – динамическую (описала ее существование; циклику, иерархическую циклику, движущие силы и т.д.);

Ментальная парадигма науки ХХ века, хоть и «отрицает» натурально-статическую парадигматику Нового времени, не может на нее не опираться в своей динамической направленности. Накопление нового качества в экономической науке вне нашей модели проследить трудно, зато в ее пределах – легко. Все мегатеории экономики первой трети ХХ века обязательно обращаются к актуальному для них первоначальному этапу становления экономической теории Нового Времени (как ни парадоксально, но и советский марксизм – тоже, в форме исторического материализма). Системные по масштабу теории середины ХХ века (вторая треть века) имеют опору в классическом периоде развития экономической науки Нового времени, а теории нашего времени (последняя треть века) обращают свои взоры к концу XIX века, периоду, который длится вплоть до появления прагматизма и тейлоризма. Это не просто синхрония, дающая повторяемость, но синхрония с сохранением старого и накоплением нового качества.

Итак, в двух рассматриваемых циклах экономической теории есть повторяемость (связь иерархии с циклом), а есть качественное различие (статика – динамика, исследование системы в статике и исследование ее генезиса и динамики) и, наконец, взаимодополнительность: полное представление можно получить, если иметь и системное, и генетическое описание. Отсюда, как мне кажется, возникает методологическое завершение этой науки в системогенетике.  О ней в нашем блоге было сказано достаточно, не будем повторяться.

Очень существенным нам представляется и то, что неклассическая наука ХХ века в целом перестает быть наукой в старом понимании – она иногда вообще перемещается в область «экономического искусства», где дает только мягкие ситуативные рекомендации для деятельности в области экономики. Поэтому нередко историки экономической науки доводят ее до Кейнса и на том заканчивают. Но здесь-то и начинается самое интересное – динамика, управление временем, сначала на экономических макроциклах (Н.Д. Кондратьев, Й. Шумпетер), а затем на средних и микроциклах. Современный реинжиниринг создает конкурентные преимущества за счет уплотнения процессов «внутреннего времени» в фирме, что в 200 раз сокращает время выхода продукта на рынок. Так что для полноты понимания феномена конкуренции и конкурентоспособности нам понадобится цельная панорама экономики рынка за все четыре века, хотя бы для ориентации.

С этой точки зрения, наш обзор даже избыточен: ведь мы не создаем историографический стержень всей эконо­мической науки, а моделируем только рыночный период. А здесь проясняется одна очень важная вещь: даже если ученый-экономист ничего не говорит конкретно о рынке, его отношение к этой теме легко выводится из контекста его теории. Правда, реконструкции такого рода не так просты, как мы деклари­руем, но они непременно нужны для полноты представления целого: все повторяется, поэтому все «историческое старье» скоро опять пригодится. Культура нужна, чтобы можно было делать постоянный перенос и перекомпоновку методов из склада (музея, амбара) культуры в актуальное состояние. Еще бы научить этому студентов.

Три масштаба в цикле

Напомним основную индикационную схему, которую мы при этом используем. Это связка цикла и трех системных масштабов. Связка цикла с масштабной иерархией является отражением метанаучной закономерности, присущей всем наукам.

Экстра – интро. Если связывать большой цикл с масштабной иерархией, нельзя пройти мимо интен­ционального аспекта, илисистемно-граничного разворота: экстравертно ориен­ти­рованные теории макроэкономики вдруг развора­чиваются в интровертно ориен­тированные. Так происходит на каждом витке – в 1776 году (А. Смит) и в 1970 году (новый маржинализм). В обоих случаях это точно указывает на середину большого цикла (53-86 годы).

Данный ракурс можно выразить и с помощью бинар­ного индикатора цикла «экстра» и «интро» системной ориен­ти­­ро­ванности, а можно и привязать, как мы это делаем здесь, к трем масштабам. Нетрудно перевести его и в графи­ческий вид, хотя это не дает особых преимуществ. Сама «точка» поворота в циклическом мире является фазой устойчивости, а в системно-иерархическом это – системный масштаб,  выводящий нас на  широкое понимание специфики шести основных этапов развития рыночной экономики и отображения этого в теории.

* * *

Итак, на протяжении большого ментального цикла прежде всего удерживается единство мировоз­зрения. Подход к миру в науке Нового времени – натуральный (естественный), а в науке ХХ века – релятивный с точки зрения науки, а на самом деле проектный (искусственный). В цикле внутри науки происходит никем не видимая смена мировоззренческого масштабного модуса. Она характеризуется сменой декларируемых в науке парадигмальных установок и сопровождается сменой научной методологии. Отсюда – особенности трактовки различными школами эконо­мической теории рынка и рыночной экономики, наделения их специфическими чертами и включения в ту или иную общую модель.

Следует напомнить, что, вообще-то, экономике как науке примерно сто двадцать лет. Она стала академическим предметом в 1880-е годы, что очень важно для нас: это – завершающий этап первого большого цикла, в котором и происходит первая формализация всех экономических учений. Началом формализации служит момент, когда маржина­лизм развернул экономическую теорию интровертным образом. А до этого экономика фактически существовала под крылом все той философии, о чем речь впереди.

Экономика до появления рыночной экономики

Посмотрим хотя бы эскизно и на общий исторический контекст.

Формы экономики, которые исторически предшество­вали рыночной, дают нам возможность понять всю простоту подсистемного строения экономической деятельности. Первобытность, античность и средневековье, конечно, сильно различаются, но по отношению к рыночной модели их можно упростить до некоторого однородного целого, дорыночного.

Еще Аристотель назвал экономикой замкнутый цикл натурального хозяйства, где дом на земле – основа производства. Он описывает ситуацию «я сам произвожу для своих потребностей»  (хотя можно допустить, что произвожу и для ограниченного обменного рынка, где потребности покупателей константны и спрос тоже крайне мало колеблется). На рынке меня интересуют не деньги, а только прямой обмен на нужные мне товары. Такая статичная подсистемная экономика до сих пор существует на значительной части территории Земли.

Вторая ситуативная разновидность, которую Аристотель назвал хрематистикой, является даже не ремеслом и торговлей как видами деятельности, а работой ради денег. Деньги, накопление богатства – цель хрематистики. Только в такой ситуации и может появиться конкуренция, и она в античности, разумеется, была. Важно, как она восприни­мается мировоззренчески и какие последствия имеет для человека и общества. А воспринимается она греками отрицательно, с осуждением, и последствия авторы эллинизма и римской истории описывают самые печальные: погоня за деньгами развращает человека, лишает его возможности жить в искомой античной гармонии духа, души и тела. Получается, что индивидуализм и конкуренция противопоказаны идеалам античности на ментальном уровне. Причем даже в римском варианте, где коррупция и продажность достигали невиданных масштабов, а конкуренция уже вовсю вращала социально-экономический механизм с акционерными обществами, кредитными банками и т.д. Многое из опыта Древнего Рима перекочует в Новое время, но уже не прямым образом: после полутора тысяч лет «возрождать» в реальности ничего нельзя – можно лишь построить заново с учетом старых образцов деятельности, что и было проделано. И даже отсылки к римскому праву звучат не убедительно – ситуация Нового времени  выдвигает писаное светское право на совершенно иной идейной основе. Античный человек принципиально гармоничен по определению, ему нужны свои регуляторы для реализации  гармонии. А человека Нового времени, малосимпатичного и жадного животного, Гоббс недаром стращает «Левиафаном государства» – он уже изначально молится только золотому тельцу.

Конкуренция в ранних экономических системах нередко блокируется простой цеховой специализацией: из этого появляется и античный полис с его улицами горшеч­ников, и очень устойчивая корпоративная конструкция средне­векового общества, которая покрывает все констан­тные потребности, – она до сих пор цветет на восточных базарах. Некий «рынок» есть и в этом варианте, но прибыль как таковая не является самоцелью – не только древние греки были способны осуждать человека, живущего исключительно ради денег, но и европейское средневековье относится к нему откровенно отрицательно, с большой долей опаски: «не служат Богу и Мамоне одновременно». Таких людей терпят в силу необходимости, но владеть деньгами без титула здесь крайне неуютно.

Рынок с конкуренцией рождается путем ломки прежде всего  моральных, точнее всех ценностных барьеров средневековья. И первые его признаки уже видны в период «гуманистического» разложения средне­вековья, в Возрождении. Но это еще не система, а лишь проба внутри старой системы, которая экономически закончилась поражением, и произошло это достаточно быстро по историческим меркам. Цветущая торговая Венеция, могучая сила в Возрождении, имевшая несколько флотов, уже в эпоху барокко стала городом-призраком, «городом  карнавалов». Она и до сих пор приторговывает этим свои недолгим величием, так что славу городу создали не купцы, а художники и архитекторы.

Переход доминанты к светской власти, утверждение рациональной этики протестантизма и усиление роли писаного права (ius scriptum) создают внешние условия, необходимый контекст для запуска экономики рынка. Ключевым словом, с позиций ментальной истории, здесь является индивидуализм. Новое время – это прежде всего менталитет индивидуализма, обуздывать который Гоббс предлагал с помощью Левиафана-государства.

А вот незабвенный Адам Смит увидел и другой, якобы экономический, вариант для этого обуздания. Конкуренция и есть этот механизм, который  базируется на индивидуализме и вместе с тем противостоит индивидуализму. Ну не философ ли Смит после этого? Конечно же, поскольку этот ментальный философ подсунул нам «невидимую руку рынка». Очень уж похожую по его описанию на эгрегор. В его работах, кстати, дано одно из самых классических описаний действий эгрегора на большие группы людей однотипного менталитета.

Рынок с конкуренцией порождает экономическую систему, признанную в ново­европейской теории экономики эталонной. Она начинается с мерканти­лизма, доминировавшего два века и отводившего особую роль золоту и государственному протекционизму. Затем французские физио­краты показывают, как именно устроен этот механизм с позиций «естественного порядка».

Новая экономика, по мысли создателей ранних классических теорий рыночной экономики, движется борьбой за удовлетворение потребнос­тей  покупателя, а ресурсом, за который идет соревнование, являются его свобод­ные средства. Как сказано сегодня в нашем россий­ском законе, рынок ограничивает возможность каждого из конкурентов односторонне воздействовать на общие условия обращения товаров на соответствующем товарном рынке.  Очень смешно, если сопоставить это беллетристический миф с нашей экономической реальностью. Ну и поскольку всем понятно, что это fiction, была придумана «экономика переходного периода».

* * *

Перед началом чисто исторического анализа теорий экономики рыночного периода сделаем одну оговорку. Она касается обратной экстраполяции и напоминает ситуацию из известного советского фильма «Доживем до понедельника»,  когда учитель истории комментировал выпады против классиков: «Толстой не понимал, Герцен не различал! Такое впечатление, что историю делали сплошные двоечники!». Нередко у историков экономики, например у того же М. Блауга, ученого основательного, проскальзывают эти критические нотки. Так, например, он похлопывает по плечу классиков от Смита до Маркса, упрекая: чего  ж это вы прошли мимо роли технологи­ческой инновации, роли предпринимателя и т.д.? И тут же находит автора, который уже тогда все это увидел. Но вот что характерно – из этого его «видения» так ничего и не последо­вало в истории, и не потому, что автор не пробился в знаменитости, а потому, что история имеет свой сценарий и по этому сценарию он прокукарекал рано.

На самом деле это – проявление исторического закона доминанты (закона резонанса). Звучит он примерно так: в любом времени рождаются свои Леонардо, но не любому времени они нужны. В любом моменте истории в наличии есть все нужные идеи, вся основная информация, но работает из всего массива только ментально актуальная. Это соотношение выражается законом связи состава системы и цикла, вариант которого в экономике известен как распределение: от Парето до  Субетто.

А потому в большинстве своем история экономической науки состоит из имен или теорий, отобра­зив­ших то, что было актуальным для своего времени, – ментально актуальным. Это резко сужает объем интересу­ющих нас сведений. Кроме того, мы делаем направленную селекцию еще и в соответствии с нашей методологией: трактовки теорий обусловлены принятым методом. Отсюда чуть ли не тезисность многих положений нашего последующего обзора истории экономических учений. Расширенное толкование мы даем там, где возникают лакуны – нет достаточного материала или автор теории ничего не говорит по интересующему нас поводу, – тогда нужен весь контекст его теории, нужны интерпретации.

Так этап, к которому мы перейдем в следующей публикации,  уже задан всеми составляющими, самим нашим способом анализа: это – первый (архаический) этап первого большого цикла становления рыночной экономики. Отсюда – весь набор характеристик, который мы выносим в подзаголовок заглавия.