Герменевтические аспекты антропологии

Т.В. Зырянова

Современная культура отличается исключительной насыщенностью, плотностью и быстротой смены информации. Именно эти особенности культурного процесса актуализируют потребность в герменевтике — деятельности по освоению текстовой содержательности. При этом под текстом в культуре подразумевается любой текст наряду с языковым. Сложность и объемность культурного наследия на рубеже тысячелетий побуждают исследователей решить проблему когнитивного плана таким образом, чтобы понимание стало ключевой категорией. Процессы интерпретации возведены на пик востребованности — наблюдается смена социокультурной парадигмы: человек сегодня  стал главным субъектом  не только всего комплекса гуманитарных наук, но и истории. Роль герменевтики в такие периоды резко возрастает  — почти сто лет назад ученый-филолог Л.В. Щерба настаивал  на включении в образовательное поле  герменевтического инструментария при работе с текстом.

Содержательность текста определяет  многослойность значений и смыслов, постижение которой порождает веер трактовок. Плотность текстовой содержательности связана также с возможностью выведения на экран интерпретации знания  всех смысловых конфигураторов  в итоге ее постижения — это  легко обнаружить при анализе  шедевров искусства.

Герменевтика, понимание, интерпретация, символы,  значения и смыслы — основные термины новой парадигмы. Стремление освоить  этот набор создает необходимость в особом инструментарии, способном  к реконструкции операций при работе с конкретным, отдельно взятым текстом.

Как в любой сфере, здесь есть свои уровни, свои ступени возрастающей сложности. Примем за основу традиционную тройную иерархию: общего, особенного, единичного. На каждом  уровне  обнаружим  свойственные только ему доминанты:  общество (социальность) — это крупный план, присущий уровню общего; актуальные сформированные, исторически выверенные смыслы (культура) — это средний план, план особенного; субъективная реальность творца — неповторимый мир, раскрывающий уникальность авторских переживаний, мыслей и воображения,    — это план единичного. Чем меньше масштаб, тем утонченней должен быть аппарат.

Обозначенная иерархия в системогенетике имеет циклическую трактовку, к которой мы и переходим. Возьмем для примера столетний цикл развития культуры.

В 20-е годы ХХ века, в момент, когда только начинал формироваться новый культурный цикл,  доминировало общество (социальность) — это крупный план, план общего. В этот период главенствуют рациональность и простота, обеспечивающая  содержательную однозначность — для всех.

Противоположное состояние культуры наблюдалось на рубеже XIX-XX веков и в первые два десятилетия ХХ века. Этому  времени был свойствен  феномен неимоверной сложности культурных текстов, понимание которых  сделало актуальным вопрос об интерпретации. План единичного, заявляющий о неповторимом, уникальном, субъективном,  всегда затруднителен для понимания. К тому же критерий ценности творения в такие периоды заключается в богатстве сокрытых от поверхностного восприятия смыслов, а не в плакатной доступности для масс. Иначе говоря, произведение, не располагающее глубинными содержательными пластами для всевозможных трактовок, не признается  шедевром. В лучшем случае оно дождется “иных времен”.

Достигнув некоторого возможного предела (вершины) многослойности текстов, культурный цикл тем самым изживает себя. На этом моменте следует заострить внимание, потому что   именно в такой период преодоления возникла и герменевтика Дильтея, и герменевтическая философия Хайдеггера — Гадамера.

Культурные процессы, наблюдаемые сегодня, показывают, что мы нахо­дим­ся на пути к такому же предельному состоянию сложности текстов, с которым связаны позитивные и одновременно негативные особенности   нашего времени.


Рис. 1. Герменевтические особенности предельных состояний столетнего культурного цикла.

Рассмотрим некоторые характерные аспекты нынешнего состояния культуры и социума.

Во первых, следует обратить внимание на рост скорости жизни, которую еще в середине ХХ века описал А. Тоффлер в работе “Футурошок”. Так, в современном техническом производстве скорость смены моделей бытовых изделий оказалась настолько стремительной, что японские психологи признали: человек не успевает привыкнуть к одной модели  технического изделия, например сотового телефона, как уже появляется более соврешенный, более дешевый, который можно получить путем обмена. То же самое касается компьютеров и компьютерных программ. В результате скорость изготовления объектов технического мира и скорость адаптации человека к ним десинхронизируются. Из этого тупика трудно найти выход.

Во-вторых, из четырех базовых ценностей (истина, красота, добро, польза) самой важной стала польза. Утилитарность как доминанта подчиняет практической сфере все: в эти периоды наука нужнее всего прикладная; оживает торговля; наиболее значима сфера политики. Потребительство становится нормой жизни. Микромасштаб, определяющий жизнь общества в конце культурного цикла, по-своему расставляет акценты: в педагогике приоритет получает личностный подход; в образовании утверждаются дисциплины, дробящие целое, например философия естествознания, философия  биологии, философия математики, наметился даже спектр от философии образования до философии рекламы, рядом с социологией — социология культуры, социология духовной жизни, социология юридическая, экономическая и т.д. Наиболее актуальна повседневность, возникло даже искусство повседневности! И если переходить к этико-эстетическому уровню, то прежде всего следует назвать те виды искусства, которые обслуживают человека в буквальном смысле: это —  ювелирное искусство, парикмахерское искусство, маникюрное искусство, искусство интерьера, костюма, макияжа,  татуажа, букета. В моде  “салоны красоты”. Расцветает досуг в банях и саунах,  по-своему достигающих планки искусства во внутреннем  обустройстве, ориентированном на создание комфорта.  Установка на единичность, уникальность утвердила понятие “эксклюзивный заказ”. Популярно садово-парковое искусство, в обиходе — понятие “дизайн”: востребованы  фитодизайн, дизайн среды, интерьера, одежды.

Важно обратить особое внимание и на эстетическую поляризацию внутри фазы упадка: сложность и противоречивость культурной жизни в конце ментального витка порождают своеобразную развилку. Именно для рубежа веков примечателен в обществе диктат примитивного вкуса неразвитого потребителя,  получающего возможность реализовать свои запросы в искусстве “без всяких правил”, в искусстве, получившем презрительное клеймо “эклектика” (буквально: “смесь”, “мешанина”), завершающем свою алогичную спорадическую жизнь стадией “китча” (немецкое слово, непереводимое в силу экспрессивной окрашенности, примерно означающее безвкусицу, аналогом этой эмоциональной оценки в русском языке послужили  выражения “развесистая клюква”, “серебряная калоша”). Именно для  закатного периода культурного цикла (1886-1919 гг.) характерен приоритет иррационализма не только в литературе, но и  в музыке, актерском сценическом действе, в хореографии, архитектуре, в скульптуре  и живописи. Наиболее царственно о себе заявляет в эти периоды декоративно-прикладная сфера, потому что украшательство становится знаком времени. Пространство занимает декоративный ансамбль полиискусства,  объединяющего все компоненты иерархии, от мельчайших деталей быта до целостного облика дома, в котором живет человек, и садово-паркового окружения. Не случайно в такие периоды возникает феномен особняков. Изысканность вкуса, изящество исполнения, градуированная утонченность, причудливые узоры и орнаменты, нарочитое усложнение форм в ореоле ассоциативных сцеплений, создающих перекличку современности и доисторического прошлого, нюансы, блики, блеск, мерцание, игра света и тени — вот что отличает искусство  данного времени на всех уровнях.

Оглянувшись назад, мы встретимся с явлением модерна на рубеже XIX-XX веков (конец цикла нового времени), с садово-парковыми композициями XVI века —  в стиле барокко, признаком которого является формальная избыточность, увидим палаццо эпохи Возрождения (конец цикла средневековья) и виллы Древнего Рима (конец цикла античности). В завершающие периоды циклов в литературе начинает преобладать чувственность, и самой яркой иллюстрацией может  послужить поэзия серебряного века, хотя и дальнейшее погружение в историю культуры может порадовать открытием поразительного постоянства приоритетных признаков (поэзия символистов, обращенность творцов в эпоху Ренессанса к античному наследию, римская элегия). Коснемся важнейших примет литературы нашего времени  и  связанных с ней  иных видов искусства: дидактическая функция окончательно угасает, уступая место развлекательной (это великолепно продемонстрировал в своем кинематографическом творчестве режиссер Э.А. Рязанов, ставящий сегодня только водевили, абсолютно исключающие былую сатирическую направленность его фильмов,  социальный план комедий или утонченный драматизм ситуаций для его героев);  из трех родов литературы (эпос, драма, лирика)  доминирует лирика, а из всех возможных жанров — короткие, вплоть до анекдотов (рекордным в истории литературы можно считать жанр одностишия поэта  Вишневского).

Возвышаясь над всеми проявленными доминантами в антропологическом измерении бытия, можно выйти на определяющую оппозиционную пару, задающую логику движения любого культурного цикла:  содержание и форму. На конец культурного цикла всегда приходится царство формы. Именно преобладание формы порождает в культуре изощренные  формальные эксперименты, утверждает  поиск  новых форм как самоцель. Формотворчество становится главным механизмом, приводящим в действие сложнейшие эстетические эффекты. Формотворчество организует  тончайшие смысловые ходы в литературе и философии,  из всех интеллектуальных игр ума и воображения предпочитая интерпретацию.

Интерпретация — важнейший конфигуратор смыслов, прессующий знания, пакетирующий их и распределяющий по уровням актуального, потенциального, формирующегося и сформированного. В конце каждого цикла ментально важным становится обобщение наработанного в  сфере человеческой мысли, синтез его с целью подведения итогов — вот почему в это время неизбежно возрождается герменевтика,  с абсолютизированным практическим вектором действия. Доминанта краткости в конце  цикла также обусловлена необходимостью спрессовывания наработанного в культуре, которое и  должно служить маркером  обретения нового качества мышления и способа его передачи.

В контексте  доминант показательна история самой герменевтики.

Герменевтический опыт мысли насчитывает  два с половиной тысячелетия (10). Эволюционируя, герменевтика заявила о себе и в научной сфере, и  в коммуникации, и в деятельности, демонстрируя в истории свою направленность по-разному: искусство, наука, метод, теория, технология. Это породило спорные воззрения на нее, подчас бессмысленные. Бессмысленность обнаруживается, когда в ходе полемики авторы герменевтических изысканий пытаются отстоять статус герменевтики в одном из названных проявлений,   закрепив за ней раз и навсегда какую-то одну нишу в возможной иерархии  (наука,  теория или деятельность?), и современную герменевтику настойчиво называют наукой (5).

Но иерархия, насчитывая  три уровня, на каждом из них по-разному являет предмет герменевтики — понимание: в зависимости от доминирующего масштаба.

Рассмотрим эти масштабы.

Наука  как общественный институт возникла в Древней Греции. Она не отделялась ни от искусства, ни от практики потому, что появление науки совпало с зарождением общественных институтов. Иными словами говоря, становление всегда  начинается с синкретизма истины, пользы, добра, красоты — ценностей, существование которых опосредовано наукой, искусством, этикой и практикой. Серединное  положение Древней Греции на цикле ранних цивилизаций и античности  объясняет многое, в первую очередь —  гармоничное сочетание частей спектра, в то время как Древний Египет и Древний Рим абсолютизировали его крайности: в Древнем Египте доминировало рациональное начало, повлиявшее на возникновение научных представлений, а в Древнем Риме преобладала  ценность пользы, утвердившая утилитарное, практическое направление в развитии общества. Эти два полюса подчеркивают особое положение на цикле Древней Греции, давшей жизнь герменевтике как искусству толкования древних текстов, в первую очередь поэм Гомера, нуждавшихся в прояснении “темных мест” (термин текстологов). Определение герменевтики как искусства толкования дает синтетическое направление мысли:  первые герменевты, софисты,  были людьми учеными — филологами — и имели  отношение к текстам; словосочетание “искусство толкования” подчеркивало высокий уровень мастерства обращения со словом, подразумевалось синкретическое, нерасчлененное ядро “искусство + наука” (искусство владения знанием и истолкования его).

В более поздние времена выражение “искусство толкования” заостряет значение практического применения (“то, что пригодится в жизни, что полезно”). Как следствие, усиленно разрабатывается инструментарий герменевтики.

К началу средневековья маятник развития качнулся в противоположную сторону — герменевтическое исследование Аврелия Августина  (“Христианская наука, или Основания священной герменевтики и искусства церковного красноречия”) обозначило постановку научных проблем, формирование научной концепции герменевтики с опорой на логико-семантические принципы. Рабочее поле герменевтики Августина ограничивалось Священным Писанием, его герменевтика  была христианской, но в работе с библейским текстом он очень плодотворно   теоретически обосновал  античную герменевтическую традицию учета контекста для определения значения слова. Три  принципа были научно сформулированы Августином, именно они составили фундамент герменевтики, обучающей пониманию:

1) принцип контекстуального анализа;

2) принцип конгениальности — соразмерности творческих потенциалов автора и читателя;

3) принцип соотношения понимания и объяснения — траектория научного развития герменевтики приведет позже, в новом времени,  к замене понятия “вера”  термином “знание”, которое  всегда выполняло объяснительную функцию (“объяснять, чтобы понимать” — так будет звучать принцип, означающий доминанту просветительского рационализма, в то время как  вера была достаточным  признаком доминирования для теологического рационализма).

К XVI веку доминанта практики привела к новому всплеску развития герменевтических идей, обеспечивающих деятельность понимания. Важнейшую роль в наполнении рабочего инструментария сыграл  Флациус (“Ключ к истолкованию Священного Писания”), создав конкретную методологию для конкретного текста благодаря  четырем принципам. Это — принцип контекстуальной  интерпретации, принцип герменевтического круга, принцип учета цели и замысла автора, принцип различения понимания и интерпретации (понимание — цель герменевтики, а интерпретация — метод достижения этой цели).

Отметим еще раз: для начала средневековья была характерна доминанта общего, теоретического, рационального, а для конца средневековья — противоположная доминанта:  частного,  единичного, конкретного, практического, иррационального, — и ее  демонстрирует  культура Ренессанса, ознаменовавшая расцвет герменевтики  как части гуманитарного (относящегося к человеку и его культуре)   знания вообще. Герменевтика в этот период распространилась на тексты классической литературы — во-первых,  на исторические и юридические науки — во-вторых. Герменевтика предстала в ренессансный  период, концентрирующий внимание на практике, как искусство перевода литературных произведений с языка умершего, например с древнегреческого, латинского,  на живой национальный язык.

Соответственно, противоположная тенденция развилась с началом нового времени,   обозначив поворотный  момент в истории герменевтики:  немецкий философ-рационалист Христиан Вольф (1679-1754) теоретически обосновал, что герменевтика  должна служить не только  для создания правил перевода с одного языка на другой (исторически отдаленный либо современный, но развивающийся на другой основе): она  призвана прояснять  и мыслительное содержание, данное посредством языковой формы. Так, наряду с текстами в фокусе внимания герменевтики оказалась  языковая коммуникация. Сформулированная Вольфом цель: “понять мысль другого, как  он сам ее понимает” — наделила герменевтику новым — рациональным —  качеством: Вольф противопоставил эпигонам  христианской экзегетики, вольно толковавшим Библию в  иносказательном ключе, критерий  адекватной точности.

Мы проследили смену тенденций в развитии  герменевтики (от одного полюса — к другому),  фиксируя противоположные доминанты начала и конца ментального цикла.

Рамки данной статьи не позволяют  подробно изложить историю герменевтики. Тем не менее нисходящая логика трех категорий, по Гегелю, здесь ясно  проступает: общее — особенное — единичное.

Иллюстрирует эту логику эволюция интерпретационной мысли    от герметичной (закрытой) траектории до герменевтической (объясняющей). Герменевтика жрецов Древнего Египта и первых цивилизаций была эзотерической. Доминировало знание (категория общего).

Герменевтика Древней Греции   развивалась для демоса, была демократичной, и это обусловило ее открытый характер существования в  срединной фазе (категория особенного), гармонично сочетающей крайности: уравнивались знание, объяснение, понимание.  Последующие срединные фазы  циклов развития   утверждают логику  разворачивания спектра в направлении систематизации герменевтического наследия и  формирования учений.

Именно на середину цикла нового времени (XVIII век) приходится кульминация  развития герменевтики  как восхождение к универсальному содержанию ее исследовательского инструментария. Немецкий мыслитель И.М. Хладениус (1710-1759) соединил герменевтические приемы с логическими методами изучения текстов, разработал  систему  для решения конкретных герменевтических проблем в логике, истории, литературе, юриспруденции и других познавательных сферах. Таким образом, универсальность  применения герменевтики в созданном Хладениусом учении открыла закономерность перехода от научных конструктов — через логически продуманную систему приемов и принципов, представляющих в совокупности метод, — к прикладной герменевтике.

В середине цикла понимание развивается разными гранями, например  в эпоху нового времени  это проявлялось и в творчестве немецких романтиков, Шиллера и Гете.

Из сказанного следует, что герменевтика в каждом  культурном цикле проходит узнаваемые фазы развития и приобретает соответствующие этим фазам статусы: наука (истина: знание) — теория (спектр теоретических и практических компонентов: знание, объяснение, понимание) — прикладные аспекты (технологии: понимание). Циклическая заданность развития диктует и герменевтике те же  способы реализации, определяемые ментальными доминантами: начиная с 20-х годов того или иного столетия герменевтика актуализируется в философии, с 50-х годов — в коммуникации, а в 80-е годы оформляется в деятельность понимания. Такова антропологическая закономерность: в начале цикла  человеку комфортно в социуме, его привязанности, устремления, вкусы очерчиваются кругом всеобщего, в середине цикла он  тяготеет  к синтезу, соединению  всеобщего и частного, а в конце — предпочитает частное. Данное наблюдение принадлежит автору “Экзистенциальной системогенетики” Н.Н. Александрову, и оно позволяет через экстраполяцию на любые другие сферы убедиться в  универсальности нисходящей логики развития явления, процесса, где в качестве ориентира служит цикл жизни человека (1).

Акцентируя антропологическое измерение, свойственное концу цикла, укажем еще раз на ментальную причину востребованности герменевтики именно в  технологическом ключе: она — в абсолютизации  человека, разворачивающей движение в сторону понимания, т.е. деятельности субъекта  (освоения человеком сути конкретного явления, процесса и т.д.). Здесь можно зафиксировать оппозиционную пару, задающую вектор   эволюции культурного цикла,  — “изобретение и интерпретация”. Начало цикла всегда означает генерацию новых идей, концептуально выверенных теорий, создающих фундамент  научной школы, а конец — подведение итогов, постижение смысла достигнутого уровня в развитии общества, оборачивание накопленного информационного ресурса на практику, на общественную пользу. Поэтому понимание как восхождение на более сложную ступень развития становится к концу цикла  важнее знания, которое может быть приобретено и механически, без   рефлексии, без возможности   применения его в жизни.

В чистом виде понимание   обозначилось  в герменевтике Шлейермахера и было отшлифовано через такие механизмы, как  “контекстный подход” и “герменевтический круг”. В конце XIX  века сформировалась герменевтика Дильтея, в которой были дифференцированы естественные науки и науки о духе. Это достижение тоже указывало на проявление герменевтики в ракурсе деятельности понимания, потому что дифференциация всегда указывает на последнюю стадию развития.

Наиболее сложен в контексте заявленной темы (“Герменевтические аспекты антропологии”) ХХ век.

Богатство смыслов ХХ века, открывающихся пониманию, состоит в том, что он представляет собой свертку логики, своеобразный голографический сколок,  всего эволюционного макровитка развития культуры человечества: от первобытного мира до наших дней. Если мысленно представить всю эволюцию в виде графически изображенной волны, то обнаружится важная для нашего открытия оппозиционная пара: ”человечество — человек”. Родоплеменной способ существования людей ради того, чтобы выжить при любых испытаниях, позволяет узнать доминанту  объектного, всеобщего. Атомарный способ жизни человека, его обособленность, отдельность и разобщенность общества в целом  сегодня дают возможность узнать доминанту субъектного, частного. Но при этом в ХХ веке мы видим те же… три  фазы развития, различающиеся масштабами: в начальной фазе цикла доминанта объектного в менталитете вызвала к жизни онтологическую герменевтику Мартина Хайдеггера, к концу ХХ века четко обозначилось деятельностное направление герменевтики, к тому же она предстает дифференцированной еще более дробно, чем у Дильтея сто лет назад: психологическая, филологическая, художественная, различных видов искусств, юридическая, философская, эстетическая  и даже… биологическая!

Казалось бы,  любой ментальный столетний цикл способен продемонстрировать тенденцию снижения масштабов и зеркально противоположную смену доминант.

На это есть два возражения. ХХ век стоит особняком в истории развития культуры человечества.

Потому что он наиболее контрастный по отношению к началу эволюционного цикла (первобытный мир — ХХ век) — во-первых.

Потому что он является единственным столетием, представляющим   отдельную ментальную формацию “новейшее время” (1920-2020), — во-вторых.

Следовательно, как противоположность  первой, магической, ментальной формации,  ХХ век все 100 лет развивался под знаком субъектного доминирования. Это обстоятельство объясняет сложность и противоречивость столетия, замыкающего к тому же не просто тысячелетний цикл, а весь эволюционный цикл, позволяющий проследить эволюцию человека, эволюцию истории человечества, эволюцию культуры вообще.

Это обстоятельство  рассекречивает самый важный момент в развитии культуры ХХ века, экзистенциального по существу. Экзистенциализм расцветает именно в онтологической герменевтике Хайдеггера, объектной по сути (объектная фаза: 20-53 гг.). Экзистенциальное содержание усиливается с приближением конца ХХ века (субъектная фаза: 86-19гг.). Градация субъектной доминанты означает для нас, что целое столетие впервые  в истории культуры развивалось под знаком доминанты человека. И это доминирование привело к тому, что естествознание,  идущее в авангарде науки и философии нового времени, впервые за историю потеряло свое влияние:  смысл бытия у Хайдеггера постигается через экспликацию “Я” в отношении к собственному бытию (что означает наличие субъекта, которого в естествознании нет). Хайдеггер отделил онтологическое от онтического, тем самым отделил разум от опыта. Онтология, по Хайдеггеру, есть то,  что само способно спрашивать о своем бытии. Онтическое — результат опыта (в любой науке). Сознание предстает здесь  как невещественное бытие, причем оно устроено слоисто (как пакет слайдов!). Постижение бытия  происходит путем препарирования сознания. Тотальность бытия при таком  подходе  может быть постигнута исключительно через сеть экзистенциалов — особых структур человеческого сознания, имеющих онтологический статус, например пребывание для человека в пространстве есть  “место” (“здесь-вот-бытие”). Особые структуры сознания в совокупности создают сеть, она и есть базовый состав онтологии бытия сознания. Онтологический подход Хайдеггера как предельность содержит макромасштаб: это — предельность, вообще доступная только науке и философии.

Последователи Хайдеггера — Г. Гадамер, Ж.-П. Сартр, А. Камю — стали ведущими авторами 40-50-х годов постольку, поскольку раскрывали его учение  или экзистенциальный подход в целом в таких областях, как  гносеология, этика, эстетика и др. Характерно, что линия американского прагматизма тоже вписывается в экзистенциализм, ракрывая в нем нишу, которую можно назвать “праксисом”, “пользой”, в то время как другие мыслители мировой культуры рассматривали истину, добро,  красоту.

Таким образом, всю матрицу ценностей исследователи ХХ века наполнили экзистенцией.

В полном виде типологическую “четверку” в середине века проанализировал Юрген Хабермас, преемник Э. Гуссерля и экзистенциалистов. В своей  теории коммуникативной рациональности он оперирует понятиями истины, красоты, добра и пользы в связи с типологией основных видов деятель­ности: познания, ценностно-ориентационной деятельности, комму­ника­ции и производства. Важно учесть, что онтология Хайдеггера — ученика Гуссерля —  построена на основе рациональности. Весь мир  Хайдеггер объясняет сквозь  доминанту рационального, хотя и в  новом ракурсе — экзистенциальном. Та же тенденция — у Хабермаса. Такова особенность всей западной науки: она опирается на рационализм со времен Декарта. Примечательно, что основное исследование Гуссерля называется “Картези­анские размышления”, и  одна из ключевых работ  Мамардашвили, советского философа, близкого по установкам к экзистенциализму в целом и к теории Хабермаса в частности, называется так же! Здесь прослеживается рефлексия по поводу рефлексии, и если рефлексия сама по себе является приметой  завершения цикла, то “рефлексия в квадрате” есть субъектный — антропо­логический —  признак ХХ века как  завершения всего эволюционного цикла!  Именно это явление характерно для середины цикла ХХ века — периода наиболее плодотворного и всестороннего развертывания ментальных оснований экзистенциальности, периода, вобрав­шего характеристики цикла отдельного  столетия и завершающей фазы глобаль­ного витка развития культуры человечества.

К 90-м годам оставался последний бастион, не освоенный фронтом экзистенциалистов, — обыденный мир, представление о котором было задано еще социологической линией М. Вебера и А. Шюца. В некотором отношении построить и освоить онтологию существования было даже проще, чем  попытаться методологически проникнуть в структуру обыденного мира, пред­став­ляющего из себя хаос. Экзистенциально не требуется структурировать этот хаос, тем не менее наука проникает в него  за счет понимания, которое тем самым его и структурирует. Приемы Хайдеггера здесь уже неприемлемы, а линия, намеченная Вебером и Шюцем, уже исчерпала себя.

Таким образом, современное состояние обыденного мира можно охарактеризовать  как передовую линию новых философских исследований, где больше вопросов, чем ответов. В синхронном плане повседневность предстает как очень сложное явление (9), которое в свое время А. Моль характеризовал как мозаичную культуру, подобную войлоку (11). Сцепление событий здесь происходит случайно и сихронизировано только существование самого человека. Обыденность обладает колоссальной инертностью, далеко отстоящей от тех абстрактных схем, в которые пытаются втиснуть жизнь исследователи. Феномен  обыденности заключается в его социоантропности — вот почему социологи изначально стремятся трактовать ее со стороны социума, а психологи и антропологи — со стороны человека. Сочетать их вместе — задача, логически вытекающая из направленности поиска и ведущего масштаба времени — “микро”. Но это требует создания нового аппарата. Междисциплинарный синтез — важнейшая перспектива ближайшего времени, ментально обусловленная.

С исторической и структурной точек зрения, обыденный мир  представляет собой крайне сложный объект. Бесспорно,  его освоение обогащает  наше понимание, наделяя скрупулезным вниманием к проблеме сочетательности  внешнего мира  и мира человека, постигающего этот мир  и свою жизнь в нем изнутри. Стремление обнаружить закономерности характеризует науку  как активную сферу культуры, нацеленную на исследование любого мира, во всех мыслимых масштабах: от глобальности макромира на одном полюсе эволюции человечество пришло к невидимому микромиру на противоположном полюсе в конце ХХ века. И не последняя роль в обобщении, в обнаружении категориальных смыслов принадлежит  здесь герменевтике.

Осмысляя путь герменевтики в масштабе макровитка, можно отметить, что спектр ее сегодня безграничен. С эпистемологической позиции, она выходит на толкование, трактовку в широком плане, в специфических ракурсах — на психологическую расшифровку, семиотическое декодирование, филологическую реконструкцию, философское распредмечивание. Все это подразумевает  разработанные внутренние правила  интерпретации, нацеленной на содержательное “вычерпывание” (термин лингвистов). По М.М. Бахтину,  “бытие говорит о себе различными способами” (3). В спектре мы можем обнаружить в качестве текста и сновидение, и гимн, и танец, и монумент, и поступок, и мимику, и жестикуляцию, и поведенческие реакции — предела нет.  Текст — как “объединенная смысловой зависимостью последовательность знаковых единиц, основными свойствами которой являются связность и цельность” (6,  с. 299) —  условен, потому что  вбирает в себя всевозможные формы жизни смысла, смыслов, метасмыслов и метаметасмыслов. Зафиксировать их в росчерке, рисунке связей и отношений всех явлений конкретно данной ситуации призвана герменевтика,  ставящая задачу найти оптимальные способы работы с культурными феноменами — способы,  включающие микротехники реконструкции смысла и конфигуративные действия —  через метод отдаленных аналогий, реконструирующих менталитет.

Переход на новый квантовый уровень в общем системном плане увеличивает горизонт (длину цикла жизни системы), поэтому  можно полагать, что если возникает тупиковая по сложности ситуация, то ее невозможно разрешить  внутри данного уровня. В этом отношении набор интерпретаций (подход с множества позиций) дает панорамное представление о том или ином уже  освоенном разными научными сферами уровне, но не может перевести на более высокий — пока неведомый — уровень. Для такого перевода нужны специальные  техники, операции, алгоритмы, приемы, средства, методы. Например: С.А. Павлинов (12) изобрел  технику декодирования олицетворенных абстрактных понятий (на примере творчества Н.В. Гоголя),  В.И. Батов — алгоритм  психологического исследования текста (2), П. Рикер —  прием конфликта интерпретаций (13), Г.И. Богин -—  прием создания категориального смысла (4), а на основе совокупности принципов (логического, исторического, эстетического и принципа герменевтического  круга) создан метод художественной герменевтики (8), ориентированный на многоуровневое (надсистемное, системное и подсистемное) исследование  культурных феноменов и потому расслаивающийся на методы, реконструирующие содержательность текста любой природы конкретно данного уровня (7). Подчеркнем, что этот инструментарий разработан в период, ментально окрашенный  антропологической доминантой, — именно это обстоятельство активизировало развитие герменевтики как деятельности понимания.

Говоря о перспективе, можно задаться целью создания интегративного метода, который представляется в философском регистре. Прослеживая эволюцию герменевтики от герметического плана (Тот Трисмегист) до вершин  объясняющей, интерпретационной, хочется обратить  внимание на особенность герменевтики философской, изначальное отличие которой  от других разновидностей состоит в том, что она нацелена на глобальный масштаб интерпретации текстов: ее специфика — общие выводы, вплоть до мировоз­зрен­ческих. Именно философская герменевтика способна универсально органи­зовать социогуманитарное пространство, а потому имеет право претендовать на  статус универсальной методологии.

Однако “седьмое небо” здесь еще не достигнуто, потому что  актуальная для наших дней задача философской герменевтики — универсальный синтез смыслов бытия, направляющий социум на осознанный выбор пути. Выбор всегда осуществляет человек — антропоцентризм  как примета современности здесь очевиден.

Литература:

1. Александров Н.Н. Экзистенциальная системогенетика. Научное издание. — Кострома: Изд-во государственного педагогического университета им. Н.А. Некрасова, 2000.

2. Батов В.И. По ту сторону слова. Очерки прикладной психо­герменев­тики: от Иисуса Христа до Владимира Высоцкого. М.: МПА, 2001.

3. Бахтин М.М. Эпос и роман. Сборник  статей. — СПб.: Азбука, 2000.

4. Богин  Г.И. Субстанциальная  сторона понимания текста. Учебное пособие. — Тверь: Изд-во ТГУ, 1993.

5. Герменевтика в России. Сборник научных трудов. — Воронеж, 2002.

6. Зарецкая Е.Н. Риторика. Теория и практика  речевой коммуникации. Монография. — М.: Дело, 1998.

7. Зырянова Т.В. Методы герменевтического анализа литературных произведений. Сборник методических пособий. — Тольятти: Изд-во Фонда Развитие через образование”, 1998.

8. Зырянова Т.В. Художественная герменевтика. Монография. — Тольятти: Изд-во Фонда “Развитие через образование”, 1998.

9. Козырьков В.П. Освоение обыденного мира. Монография. — Нижний Новогород: Изд-во ННГУ, 1999.

10. Кузнецов В.Г. Герменевтика и гуманитарное познание.  Научное издание. — М.: Изд-во МГУ, 1991.

11. Моль А. Социодинамика культуры. Научное исследование. — М.: Прогресс, 1973.

12. Павлинов С.А. Путь духа.  Очерк. — М.: 1998.

13. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. — М.: Медиум, 1995.


Запись опубликована в рубрике Без рубрики с метками , . Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Подписаться на комментарии к записи

Добавить комментарий